Алая аура протопарторга - Страница 36

К оглавлению

36

– Значит, в чем необычность заказа… – покряхтывая, продолжал тем временем подполковник. – В том, что работать придется не как раньше, а скорее наоборот…

Наоборот. Ну, естественно, наоборот! Раньше контрразведка подставляла колдунов Панкрату, а теперь Панкрат должен будет подставить контрразведке протопарторга. Долг-то – он платежом красен…

Ну нет! Зря надеетесь!.. (Левое нижнее веко затрепетало надменно.) Никогда Панкрат Кученог не примет этого позорного заказа! Ах, подполковник-подполковник… Ничему ты, видать, не научился! Ну кто же дважды испытывает судьбу и совершает одну и ту же ошибку? Первый раз Панкрат раздумал пристрелить тебя, когда ты был еще в чине майора – несколько лет назад… Но теперь-то уж пристрелит как пить дать!.. Так что говори, говори…

Или все-таки, может быть… Истрепанное сердце Панкрата, болезненно сжавшись, приостановилось секунды на полторы, а воображение вновь соблазнительно перечислило все выгоды, проистекающие из скоропостижной кончины протопарторга…

– Короче… – Выверзнев поднял на Панкрата глубокие, чуть запавшие глаза и внятно произнес: – Африкан мне нужен живым, здоровым и на свободе… Обеспечь ему такую охрану, чтобы ни один волос у него с головы не упал. Как? Берешься?

Панкрат Кученог дернулся, придурковато закатил глаза, потом ополз в конвульсиях с табуретки на дырявый линолеум кухни – и заколотился в эпилептическом припадке. Второй раз в жизни.

Глава 9
Ника Невыразинова, двадцать восемь лет, свободный художник

В детстве Нику Невыразинову учили играть на скрипке и по доброй тогдашней традиции часто при этом пороли. Придать ее шаловливым перстам привычную сухую беглость так, правда, и не удалось, зато удалось на некоторое время приучить их обладательницу к порядку. Невероятно, но даже выйдя замуж, Ника Невыразинова (фамилию она решила не менять) довольно долго сдерживала свои инстинкты. Однако к двадцати четырем годам воспоминания об отцовском ремне вымыло из памяти окончательно, и Ника, прочно осевши дома, предалась самому разнузданному эстетизму.

Любой, зачастую необходимый в хозяйстве предмет, попав ей на глаза, рисковал превратиться в произведение искусства, иными словами, в нечто, ни на что уже отныне не употребимое.

Внезапно надраенные до светлого сияния вилки втыкались в пробку от термоса, а возникшая в итоге ромашка водружалась на стену, где и висела до окончательного потускнения.

Есть приходилось исключительно ложками, как на поминках.

С людьми Ника обращалась столь же бесцеремонно и вдохновенно, прилаживая их по наитию друг к другу и азартно совмещая несовместимое. Всех своих друзей и подруг она успела свести и развести, а тех, кто не сообразил вовремя брызнуть опрометью, так даже по два раза.

И все-то у нее было не как у людей! Известно, к примеру, что нормальный человек (в смысле – не колдун) может увидеть домового, лишь став на пороге и глянув промеж ног. Так вот ни черта подобного! Приняв эту рискованную позу, Ника как раз ПЕРЕСТАВАЛА видеть домовых… Сама о том не зная, она опустила однажды целую группировку, когда бригада Голбечика вылетела от нее вся расчесанная, исцелованная, завитая и, что самое страшное, в голубеньких бантиках… В голубеньких, прикиньте!..

Слабая надежда на то, что супруг однажды возьмет ремень и вернет Нику обществу, исчезла после того, как в гости к ним затащили некого интуриста. Узрев на стене вышеупомянутую ромашку из вилок, он ахнул и спросил через переводчика, сколько этот шедевр может стоить. Ника, не думая, брякнула: «Тысячу!» – имея в виду, разумеется, тысячу ефремок. Гость, не чинясь, заплатил тысячу баксов, придурь стала профессией, а муж подал на развод.

Естественно, что, будучи иностранцами, покупатели Никиных шедевров шпионили напропалую. Вскоре Невыразиновой, на свою беду, заинтересовалась баклужинская контрразведка, и генерал Лютый дал круто идущему в гору майору Выверзневу секретное задание сблизиться с хозяйкой салона. Генералу и в голову не могло прийти, что Выверзнев (кобель известный!) давно уже сблизился с Никой и теперь не знает, как от нее отдалиться.

В отместку Николай потратил на мнимое сближение чертову уйму казенной валюты – и все равно считал себя обиженным…


В тот день Нике пришло в голову побелить скрипку…

Видение ослепительно белого смычкового инструмента на фоне обожженной разделочной доски было столь впечатляющим, что Ника немедленно вознеслась на табуретку и распахнула настежь створки антресолей, в чьей пыльной и мрачной глубине вполне могла таиться виртуальная банка водоэмульсионки, а еще лучше – нитрокраски.

Загрохотали, ссыпаясь на пол, тазики и помазки, а затем в пыльной и мрачной глубине что-то мягко шарахнулось, и перед отпрянувшей Никой воссияли два изжелта-зеленых зрачка.

Табуретка вывернулась из-под ног, и грохоту стало больше.

– Тихо ты! – прошипели с антресолей. – Распадалась!.. – И в темном прямоугольнике показалось мохнатое дымчатое личико – все в паутине и в известке.

– Утя-путя… – сложив губы в трубочку, проворковала лежащая на полу Ника, зачарованно глядя на обаятельное существо. Она вообще обожала все пушистое.

Вновь взметнулась на табуретку, и домовой отпрянул.

– Куда лапу тянешь? – прошипел он. – Попробуй тронь только – враз памяти лишу!

Нашел кого пугать! Не услышав угрозы, Ника попыталась провести ладонью по дымчатой шерстке, и домовой, осерчав, действительно лишил ее памяти.

Нашел чего лишать! Табуретка вывернулась из-под ног, и грохот повторился.

– Утя-путя… – сложив губы в трубочку, проворковала лежащая на полу Ника, зачарованно глядя на обаятельное существо. Вновь взметнулась на шаткий деревянный пьедестал, за что была лишена памяти вторично.

36